В двадцать один год я лежал в
лазарете. Там я кое-чему
науч ился. Хочешь знать, чему? -
Да. - Прекрасно. - Штайнер
затянулся с игаретой. - У меня
не было ничего особенного.
Мне прострелило мякоть. Рана
не доставляла мне сильных
болей. Но рядом лежал мой
товарищ. Не чей-нибудь
товарищ. Мой товарищ.
Осколок бомбы разворотил
ему живот. Он лежал рядом и
кричал. Морфия не было,
понимаешь? Не хватало даже
для офицеров. На второй день
он так охрип, что мог только
стонать. Умолял прикончить
его. Я сделал бы это; если бы
знал как. На третий день, в
обед, нам неожиданно дали
гороховый суп. Густой
довоенный суп со шпиком. До
этого мы получали какую-то
похлебку, похожую на помои.
Мы набросились на суп. Были
страшно голодны. И когда я
жрал, словно изголодавшееся
животное, с наслаждением
жрал, забыв обо всем, я видел
поверх миски с супом лицо
моего товарища, его
потрескавшиеся, запекшиеся
губы, и понял, что он умирает в
мучениях; через два часа он
скончался, а я жрал, и суп
казался мне таким вкусным,
как никогда в жизни. -
Штайнер замолчал. - Вы все
были страшно голодны, -
высказал предположение
Керн. - Нет, не поэтому. Тут
другая причина. А именно та,
что рядом с тобой может
подохнуть человек, а ты
ничего не почувствуешь.
Сострадание - да, но никакой
боли. Твое брюхо в порядке -
вот в чем дело! В метре от
тебя в криках и мучениях
умирает человек, а ты ничего
не чувствуешь. В этом и
заключается бедствие мира!
Запомни это, мальчик. Поэтому
все так медленно и движется
вперед. И так быстро назад.
(Возлюби ближнего своего)